Зайнутдин

Зайнутдину 21. Мы учимся на одном факультете. По международной классификации группашей он — один из тех ребят, которые редко появляются на парах, и до конца вашей совместной учёбы остаются большой и приятной загадкой. Три достойных уважения факта о Зайнутдине: он начал заниматься химией ещё до того, как пошёл в школу, каждый год он пробегает марафонскую дистанцию, и у него есть огромная любовь, глядя на которую, он не может сдержать улыбку.

С Зайнутдином я говорила редко, хотя он всегда был мне интересен: обычно мы говорили пару раз в год, и диалог перетекал в его глубокий монолог минут на двадцать. Ещё иногда я несмешно шутила, что у него проблемы с социализацией, потому что он ребёнок-Маугли. Он по-доброму смеялся. На первом курсе вся группа ждала, когда появится этот парень с труднопроизносимым именем, который пропустил первые две недели учёбы из-за пневмонии. В этом, уже восьмом семестре, он появился на парах тоже только через пару недель: "Да в прошлом году с расписанием было удобнее, получалось несколько раз в неделю заниматься научной работой, — говорит он. — Думаю, осталось потерпеть до апреля, и тогда я смогу больше времени проводить в лаборатории".
Про химию.
"Мне было лет пять, и у меня дома были — как, наверное, у всех в начале нулевых — огромные шкафы с книгами. Для ребёнка — ничего интересно: в основном, всякая классика. Но среди этой кучи книг была пара книг по химии, — вспоминает Зайнутдин. — Я помню, как открыл тогда "Общую химию" Глинки в старом издании. Она не была сильно интересной, но у меня появился интерес — типа, а что это вообще такое? А периодическая таблица [химических элементов] в начале учебника мне тогда вообще казалась какой-то иконой. Так вот, у меня был альбом, в который я начал перерисовывать всё, что видел в книге, а потом показал родителям, и спросил, что это? Помню, они мне сказали: "Когда ты пойдёшь в школу, то с первого класса будешь изучать разные предметы. Но химия, знаешь, она особенная. Она открывается не всем". И этим они создали для меня какую-то интригу, и мне всё больше становилось интересно. Я пытался как-то самостоятельно изучать химию, но в свои пять мне было сложно представить, например, строение атома", — говорит Зайнутдин.

"Химия — это моё всё. Это не просто какой-то урок в школе или зачёт в университете: я на самом деле этим живу. Я не представляю, что буду заниматься чем-то, кроме химии. И я не отдаю предпочтение какому-нибудь разделу: например, некоторые органики считают неорганику мёртвой наукой, а аналитики, якобы, только посуду моют. Аналитики же говорят, что органики только поставляют им реагенты. Но по сути все бегают друг к другу за колбочками, — улыбается он. — Не стоит ограничивать себя в выборе. Химик должен быть химиком: он должен с любовью относиться к каждому направлению, у него ни к чему не должно быть предвзятого отношения. Потому что человек не может знать всё. Химия — как Вселенная: вот она взорвалась, и с тех пор постоянно расширяется. Химия — так же: она развивается каждый день. Сегодня ты знаешь всё, а завтра, по большому счёту, не будешь знать ничего". 

Зайнутдин занимается научной работой ещё со школы: "Класса с восьмого я занимаюсь научкой: в Уфе есть Академия наук, в которую входит Институт биохимии и генетики. Во время учёбы в школе я занимался в лаборатории, специализирующейся на биохимии растений и исследованиях стимуляторов роста. То есть, это когда ты добавляешь что-то к растениям, из-за чего они активнее растут, — объясняет Зайнутдин. — Ну вот, в школьное время я занимался этим, ездил на конференции от школы и института. Но в первую очередь химия всегда интересовала меня как наука". Сейчас он занимается в Институте органической химии Уфимского научного центра РАН: "Если быть конкретнее, то я занимаюсь синтезом низкомолекулярных биорегуляторов с применением тонкого органического синтеза,  —выговаривает Зайнутдин. — То есть, берётся исходное вещество, и через ряд определённых стадий получается целевой продукт. Конкретно моя лаборатория занимается синтезом простагландинов [простагландины — гормоноподобные вещества, участвующие во многих физиологических процессах]". 

"В дальнейшем я планирую заниматься наукой,—  говорит Зайнутдин. — От школы я, при возможности, откажусь. Конечно, если будет ситуация, когда мне скажут: "Либо пулю в лоб, либо идёшь преподавать в школу", я всё-таки соглашусь быть учителем. Просто я сам был школьником и видел отношение 96% учеников к преподавателям химии. Я не хочу быть на той стороне баррикад. А вот в формате университета я бы мог читать спецкурсы или лекции".

Есть несколько учёных, научных групп и известных деятелей химии, за работой которых следит Зайнутдин:

• "Низкий поклон научной группе Ларри Овермана. Он, как заведующий лабораторией, вместе со своей группой, сделал невероятно много: и в области органической химии, и тонкого органического синтеза, и металлокомплексного катализа. Он занимался синтезом природных веществ, но также я видел какие-то его работы по неорганической химии. 
• Слежу за работой Уфимского Института нефтехимии и катализа, конкретно — за группой Усеина Меметовича Джемилева, директора института. Он сделал сделал много работ в алюмоорганике. С удовольствием читаю, если попадаются его публикации в научных журналах. 
• Из области неорганической химии я интересуюсь работой группы химиков из МГУ, которые занимаются разработкой аналогов костной ткани, использующихся при лечении травм, врождённых дефектов и заболеваний кости.
• Также я слежу за деятельностью Николау Кирьякаса [американского химика греческого происхождения], который занимается полным синтезом органических веществ.
• Ещё я поражаюсь Элайасу Кори, он — один из наиболее известных химиков XX века. Он сделал очень много: когда занимаешься органикой, очень часто встречаешь его имя".

Через некоторое время Зайнутдин написал мне ещё несколько групп и фамилий учёных, за деятельностью которых он следит:

• "В институте химии Академии наук Молдовы группа Ф. З. Макаева работает в лаборатории органического синтеза и биофармацевтики, — говорит он. — Интересуюсь их работами.
• Также мне запомнились работы группы Владимира Геворгяна по паладий органике.
• Дэвидом Эвансом в своё время было сделано в разработке методов органического синтеза: и оксазолидины, и оксазолидоны Эванса (кто понял — тот понял). [Серьёзно, Зайнутдин так и написал].
• Нобелевский лауреат Барри Шарплесс занимается металлокомплексным катализом. Слежу за его работами.
• Ещё, конечно, интересуюсь деятельностью лаборатории, в которой работаю сам под руководством доктора химических наук, Мансура Сагарьяровича Мифтахова.

Про бег.
С шестнадцати лет Зайнутдин бегает длинные дистанции (от пяти до десяти километров), марафонские 42 километра, и занимается бегом по пересечённой местности: "Это очень сложно: нагрузка в беге, например, по горам, совсем другая, в отличие от плоской поверхности. Но это интересно: ты бежишь, видишь деревья, овраги, проваливаешься под лёд, потом бежишь ещё и мокрый. Бежишь и материшься. А когда добегаешь — охота снова, — улыбается он. — В беге я нашёл себя: я хочу заниматься этим до тех пор, пока это приносит мне кайф и какую-то пользу".

У Зайнутдина есть интересная история, связанная с тем, как он начал бегать: "Лет с тринадцати я начал курить, и в какой-то момент я начал заниматься на турниках. Тогда отец сказал, что, если я хочу проверить, чего я стою в физическом плане, мне надо попробовать пробежаться, — вспоминает он. — Я пропускал это мимо ушей. Через какое-то время на соревнованиях в школе мне нужно было пробежать два километра — меня позвали так, для массовки. Ну я встал на старте — выкурив перед этим сигарету — и думаю, типа: "А, херня, делов-то". Дали старт, я побежал впереди всех, но где-то после первых пятисот метров я понял, что курение — это самое страшное: организм разлагается внутри, а ты этого не замечаешь — тебе кажется, что всё в порядке. В тот момент я понял, что в физическом плане мой организм был, грубо говоря, просто как дерьмо. После этого я заболел, курить было не особо охота, и я решил — одно из двух: или я продолжаю курить, или я начинаю бегать. Понятное дело, я выбрал лучшее".
Про марафоны.
Первые пару лет, как говорит Зайнутдин, он бегал без какого-то особого подхода к тренировкам, а потом решил пробежать свои первые 42 километра, и с тех пор пробегает эту дистанцию каждый год: "Я готовился к марафону, в том числе — морально: я представлял, как буду бежать, — говорит он. — Я читал рассказы людей про их первую марафонскую дистанцию, и поэтому примерно знал, что меня ожидает.

Но знать теоретически и на самом деле пробежать марафон хоть раз — это абсолютно разные вещи: такая дистанция не прощает тебе ни одного косяка. При всём моём уважении к спринтерам, на ста метрах ты можешь бежать хоть босиком. А во время марафона после тридцатого километра вылезают все косяки.

Да та же обувь, в которой ты будешь на забеге. Я вспоминаю сейчас, и мне аж страшно становится: на первом забеге у меня были такие дикие мозоли! На десяти километрах всё кажется нормально, а после тридцатого всплывает всё, что было скрыто. Это и неудобная шнуровка, и сами шнурки, и питание перед забегом, и какая-то непродуманность в контрольных точках: где тебя будут ждать, а где — дадут воду. Кто-то, бывает, пробегает неподготовленным. А кто-то готовится, но у него в итоге не получается. Факторов, которые на это влияют, очень много. Лучшие марафонцы мира не добегают. Я смотрел соревнования, на которых устанавливался мировой рекорд, и его не установили, потому что у спортсмена вылетела стелька из кроссовка".

"Во время марафона открываешься ты сам: те, кто хоть раз его пробегал, поймут меня. Марафон  — как Эверест: это отдельный мир по сравнению с длинными дистанциями". 

Тренируется Зайнутдин в течение всего года. Он говорит: "С финансовой точки зрения я занимаюсь бегом как любитель, потому что не получаю за это деньги, но с точки зрения подхода я полупрофессионал: у меня есть определённый намеченный план, без которого сложно добиться результатов. Бегом я занимаюсь сам: не хожу ни в какие секции, я сам себе тренер. По сути, что нужно для бега? Шорты и кроссовки. Образно говоря, можно хоть голым бегать, — улыбается Зайнутдин. — Зимой у меня полухалявный период с обычным бегом, весной начинается подготовительный этап с беговыми упражнениями и работой на время на стадионе. А осень — это время стартов. Вот и получается определённый цикл: весь год готовишься к осени". 

У Зайнутдина есть большая любовь. Его зовут Магомед: "У Магомеда всё шикарно, он стал взрослым котом, ему уже четыре годика. Ну да, он мой сын, — улыбается Зайнутдин, листая фотки. — У этого имени есть забавная история: это был 2013 год, и в духе того времени шутки про Магомедов в красных мокасинах на приоре были смешными. Друг предложил мне завести белого кота и нарисовать ему чёрную бровь. В итоге я сам сделал себе подарок: взял котёнка и назвал его Магой. Ну вот видишь, ты сейчас смеёшься, а мы с другом перестали ржать где-то после первого полугода. Сейчас для меня это уже нормально — ну Магомед, и Магомед".

Это Мага.

Про мечты. 
У Зайнутдина охренительные планы: "Знаешь, я бы хотел иметь свою научную школу, — задумавшись, говорит он: — и в ней всё было бы по-другому: в существующих сейчас системах есть свои минусы, которые я хотел бы исправить. Как я себе это представляю: это было бы огромное здание вроде Института химии, в котором были бы лаборатории по всем направлениям, где проводились бы научные исследования. Там были бы только те люди, которым интересно заниматься наукой. В этом месте специалисты одного профиля сотрудничали бы с другими, это было бы движением вперёд. Не ограниченное рамками предвзятости, движение вперёд. И там не было бы такого понятия, как расслоение на студентов, аспирантов и докторов наук: ценился бы каждый человек — не его статус в научной сфере, а стремление и любовь к науке. Вот такая вот идеальная утопия. А ещё на крыше этого здания был бы стадион".

У Зайнутдина есть ещё одна мечта: "Я хочу подняться на Эверест, — говорит он. Эверест — как химия. Он открывается не всем".